Всеволод Эмильевич Мейерхольд

ПАМЯТЬ ВЕЩЕЙ

Вещь как творение, согретая теплом руки и духом созидателя, обладает загадочным бессмертием и способна поведать новым, с неочерствевшими сердцами поколениям немало любопытного, а порою - вроде бы забытого навсегда. Об этом невольно думаю, когда и маститые художники, и молодые подмастерья от искусства с любопытством рассматривают выставленную у меня на этажерке небольшую скульптуру - шарж. От нее нельзя оторвать взор - что-то и трагическое, и демоническое есть в ней. Увы, лишь немногие узнают Вс. Мейерхольда и догадываются, что исполненная глубочайшего смысла скульптура - знаменитая работа Кукрыниксы, созданная ими в пору задорной молодости вместе с подобными же дружескими шаржами на К.С. Станиславского, В. И. Немирович - Данченко, И. М. Москвина. И конечно же, никто не может даже предположить, что вижу в этой очаровательной работе я, какие ассоциации более чем пятидесятилетней давности вызывает она у меня, словно слившись с ними навсегда воедино.

Задумываюсь, поглаживая ласковой фарфор скульптуры, а в моем воображении возникает унылый рассвет в середине сороковых годов прошлого века в погребе - дворе дома на Тверской в Москве, последние часы работы над какой-то рукописью, мой невольный подход к окну. Под ним, как и полагается в замусоренной Москве, под окном маячат щиты, ограждающие помойку. Неожиданно замечаю - к ней петушиной походкой Добчинского подходит, нет - подпрыгивает крадучись, некто, бросающий на свалку нечто. Впрочем, некто не мог для меня, невольного созерцателя подобной сцены оставаться инкогнито, ибо он был прославленным, титулованным артистом, всегда преотлично изображавшим на сцене и в фильмах партийных руководителей и капитанов промышленности, поднаторевший на речах о вредоносности " всяческих космополитов" и на партийных пленумах, и на съездах творческой интеллигенции. Так же нелепо подпрыгивая и оглядываясь, он стремительно исчез:

Не выдержал - и камнем скатился с лестницы подъезда. Секунда - и сверток из тряпья в моих руках. Каково же было изумление, когда мне хитро улыбнулся из грязного тряпья истреблявшийся тогда всеми и повсеместно Вс. Мейерхольд. Да, тот самый гениальный мастер, с которым, вопреки коренному различию исходных позиций, соединяла творческая дружба моего отца, кинорежиссера Александра Разумного. Более того - совместная работа под руководством А. В. Луначарского в Театральном отделе Наркомпроса. Кстати, который был учителем моего попрыгунчика из сумрачного московского двора. Не поверил - и постарался все предать забвению. Но много лет спустя, во время рыбалки в Плесе на Волге, где тогда существовал еще не разрушенный Дом творчества театральной интеллигенции, рассказал об этом соседу по рыбалке - Николаю Александровичу Соколову, мудрому и поразительно прозорливому участнику прославленного содружества Кукрыниксы. Он рассмеялся и сразу же, не задумываясь, назвал фамилию актера - попрыгунчика, которому некогда сам вручил крайне редкую скульптуру. Я же не называю ее, ибо духовный суд истории не требует посмертных разоблачений и расправ. Достаточного и того, что память о былом хранит теплый фарфор.