Что имеем - не храним.
Потерявши - плачем.
Ш. Руставели

Александр Серафимович

Значимость любой встречи осознается не сразу, ибо неумолимое, уходящее в небытие время вносит в непосредственные восприятия неизбежные коррективы, затушевывая в них какие - то несущественные грани, обогащая новым знанием и новым опытом - другие. Попробуй и разберись - где же здесь истина, а где - плод нашей неодолимой фантазии. И так - почти всегда, что требует от автора воспоминаний предельной достоверности и нравственной щепетильности. Но порою общение с выдающимся человеком оказывается настолько потрясающим по силе впечатления, что даже самое разыгравшееся воображение литератора оказывается бессильным пуститься в литературные изыски. Именно таким для меня было и краткое, и многолетнее общение с Александром Серафимовичем, одним из удивительных сынов Земли Русской. Краткое, ибо мне приходилось быть в начале тридцатых годов свидетелем первых задумок фильма "Железный поток ", над сценарием которого по своей знаменитой повести работал для режиссера Александра Разумного маститый писатель.

Часами просиживал в уголке скромной квартиры А. С. Серафимовича в знаменитом Доме на набережной , многое - понимая, но большую часть разворачивавшегося на моих глазах таинства творчества просто не мог осознавая в силу возрастных особенностей. Слышал я и прощальную для неосуществленной общей идеи широкого революционного кинематографического полотна трагическую беседу режиссера и писателя, за плечами каждого из которых были многие годы борьбы за новое, революционное искусство . У режиссера Александра Разумного после очередного витка духовных издевательств к этому времени уже отняли постановку фильма "Чапаев ", полную раскадровку которого в рисунках может ныне увидеть в Российском государственном архиве литературы и искусства любой заинтересованный читатель . И вот - рухнул еще один выстраданный замысел.

Александр Серафимович к этому времени уже прекрасно осознал неотразимость удара гильотины, поднятой над головой прототипа его Кожуха из "Железного потока " - легендарного Епифана Ковтюха, красного полководца из батраков, руководителя обороны Екатеринодара в 1918 году, освобождавшего Армавир, успешно выведшего Таманскую армию из - под ударов белых, разгромившего с бойцами Улагаевский десант, принимавшего самое активное участие в освобождении Царицына и Тихорецкой. Осознал, но не смирился даже после трагической гибели Епифана Ковтюха в 1938 году, продолжая самую активную литературную деятельность и как главный редактор журнала " Октябрь ", и как писатель над новой эпопеей " Борьба ".

И вот лишь одно, отнюдь уже не детское впечатление о стойкости Александра Серафимовича , достойного сына и Донского казачества, и всей земли русской. В 1940 году, когда условия материальной жизни нашей семьи несколько стабилизировались, ибо отец снова стал получать постановки, в частности - фильма " Тимур и его команда ", моему классу вновь представилась возможность систематических встреч с выдающимися мастерами советского искусства в домашней обстановке. Одной из них была всем памятная беседа Александра Серафимовича, Спокойно, без педалирования, писатель рассказывал о замысле " Железного потока ", о том, как его фронтовые впечатления бессменного военного корреспондента " Правды " переплавлялись в военные очерки, о тех поразительных и мужественных людях из рабочих, крестьян, казачества, которые научились громить прекрасно вымуштрованные кадровые армии, о те, кого напрочь забыли нынешние " либералы ", "демократы". Надо сказать, что класс мой был на редкость " читательским" , и поэтому престарелый писатель / а ему в ту пору было уже семьдесят семь лет, хотя выглядел он и молодцевато и по - мужски сурово / начал говорить с нами как с будущими воинами,которых ждет в ближайшем будущем"истребительная ", по его словам, война. Мои же друзья, словно забыв о возрастной дистанции и ореоле неоспоримого мастера, забросали его вопросами. Один, едва ли не первым , был вопрос о прототипе Кожуха. До сих пор не перестаю удивляться тому, что он просто, без каких - либо комментариев, рассказал нам о реальном Епифане Ковтюхе, об его мужестве , о том, как он всегда находил неординарные стратегические решения. Вспомните - это был 1940 год , а ведь это нечто другое, чем дозволенная смелость нынешних " разоблачителей " , преуспешно молчавших десятилетиями.

Но самое поразительное - дальше. После изнурительных летних боев 1943 года моя родная 45 - 74 Гвардейская Богунско - Познанская дивизия вдруг получила краткий и с позиций лейтенанта необъяснимый роздых. Мы все разбрелись по временным окопам и ходам сообщения в зыбучих песках под Барвенково, отдыхая так , как и положено бойцам. Я, как тогда говорилось, " травил баланду " - рассказывал об удивительных встречах, которыми меня осчастливила жизнь. Ребята похмыкивали - : "во дает! ", но терпеливо слушали. И вдруг - письма! Если бы я был поэтом, то обязательно наряду с трудягами войны - поварами воспел военную почту, которая работала безукоризненно, доставляя нам радостные бумажные треугольники за 3 - 4 дня из Москвы! На этот раз пухлый конверт с обратным адресом Полевой почты и со штампом" Просмотрено цензурой ".

Открываю и не верю своим глазам. Передо мной - обстоятельное письмо Александра Серафимовича с кратким рассказом о его скитаниях как военного корреспондента , о новых очерках. Но главным был в письме какой - то скрытый подтекст, призывавший и меня, и всех моих боевых друзей помнить, что война идет истребительная, отнюдь не кинематографическая, что нам нужен мудрый опыт воинов, до нас уже не единожды доказывавших свою причастность Отчизне, побеждавших благодаря единой идее. Письмо мы зачитали до лоска стершегося грифеля, а друзья мои иначе, без усмешек, стали слушать мои байки.

Кто - то очень высоко от наших песчаных укрытий дал нам еще пару дней перерыва - и вдруг нас всех, построив безотносительно к чину, повели в походные бани. Тут бы воспеть и им хвалу, да случилось непредвиденное - нас всех на опушке сосновой, иссохшей рощи по команде раздели догола . Когда же мы вышли, разморенные от пара в палатках, на нас свалилось еще одно благодеяние - новые комплекты обмундирования. Помню как сейчас - отнесся к факту потери письма спокойно, без лишних эмоций - на войне ежеминутно теряешь и не такое...

Но идут годы - и все более щемящей становится жалость по утерянному уникальному автографу. Неожиданно - осознал ее глубинный, эмоциональный подтекст, перечитывая " Прощай, оружие " Э. Хемингуэя. Вспомните обезумевший от страха и бессмысленности бойни поток отступающей итальянской армии, сметающий все на своем пути, разбивающийся на мелкие ручейки дезертиров и мародеров. Помню такой поток и я на начальном этапе войны, но который вдруг на удивление всему миру перерос в железный, нет - в стальной поток, о котором никогда не забудут любители новых походов на Россию. Ибо миллионы бойцов на фронте и в тылу, те самые старики и старушки на наших бульварах, в бедности коротающие последние годы, были объединены /как и их отцы в Гражданскую войну/ одной и неистребимой идеей. В этом был сокровенный смысл письма писателя, которого ныне лихие и неуемные геростраты - реформаторы выбросили из школьных программ.