Принц Гогенлоэ

Принц и...

Людям, воспитанным на идеалах Просвещения, живется в условиях всеобщего попрания его духовных принципов в сумраке нарождающейся в исканиях и муках цивилизации Озарения крайне дискомфортно. Все мы почти с молоком матери впитали благодатное осознание всеобщего равенства. Оно диктует стиль жизни, равно как и поведение многих людей старшего поколения безотносительно к их профессии, званию и чину, корректирует их самооценку, сдерживает неумеренные амбиции, формирует неискоренимое чувство собственного достоинства, проявляющееся в любых обстоятельствах. Радует и заметные сдвиги в ценностных ориентациях значительной части молодежи, начинающей тяготеть к незыблемым представлениям о человеческом единении, к идеям социального прогресса.

Издревле известно, что неумеренные амбиции всегда перерастают в чванливость, а в итоге - активизируют бациллы зла в мире человеческих отношений. Наша российская неладная жизнь - лишь частный пример всеобщему историческому правилу. Взбаламученное море рыночных ценностей выбрасывает на поверхность социального бытия вполне фантасмагорические фигуры, упивающиеся неправедно нажитым богатством и всерьез убежденные в своей элитарности. Неумеренно потакают им и средства массовой информации, именуя их элитой, сливками общества, даже - современной аристократией. Более того - услужливо ищут в прошлом "корни", "генетические предпосылки" их родословной. Им неведомо, как великий французский просветитель простым и изящным вопросом навсегда убил подобные притязания: "Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был аристократом?".

Доказывать нынешним временщикам, что подлинный аристократизм духа характеризуется не размером состояния, что он присущ прежде всего тем, кого они умудрились опустить в пучину бедности и материальных лишений, абсолютно бесполезно. Полагаю, что они испытывают почти садистское удовольствие, сравнивая жизнь профессора или учителя, инженера или конструктора со своим бытом, не знающим никаких ограничений. Невольно возникает искушение использовать иной прием - рассказать о тех действительных аристократах по происхождению и воспитанию, которые обладают почти несметными богатствами и все же остаются простыми, духовно содержательными людьми. С одним из них мне довелось встретиться в весьма неординарной ситуации:

Одним из этапов поездки делегации Союза кинематографистов СССР в Германию была Бавария и прежде всего - Мюнхен с его знаменитой киностудией. А затем, по плану было предусмотрено посещение города Констанца на Боденском озере. Там по просьбе представителя нашего посольства я должен был обратить внимание на все вопросы принца Гогенлоэ, наследника одной из древнейших княжеских династий Германии и к тому же - одного из богатейших граждан Федеративной республики. Он принимал нас как интендант театра в Констанце, который декларативно отстаивал творческие принципы системы К. С. Станиславского.

На рассвете все мы, потрясенные, смотрели на озеро и белевшие за ним швейцарские Альпы, пытаясь в потоке впечатлений смонтировать воедино наши традиционные образные впечатления, сложившиеся от фильмов и живописных полотен с неописуемой словами красотой пейзажа. По приглашению принца Гогенлоэ, переданному нам членами труппы театра, все члены нашей делегации разместились за столиками на эспланаде, спускавшейся к озеру. Постепенно, словно лед, таяла неизбежная в подобной ситуации сдержанность. Началась непринужденная творческая беседа наших многоопытных кинематографистов при помощи переводчиков со сравнительно молодыми актерами театра в Констанце. В нее вполне органично включился незаметно появившийся среди нас принц Гогенлоэ - ладно сложенный, улыбчивый человек спортивного типа лет сорока пяти, отличавшийся от всех только свободой, с которой он переходил от столика к столику и умением компетентно, корректно включаться в суть разговора или спора беседующих. За моим столиком он оказался несколько позже, когда нам всем уже было предложено терпкое белое вино, которым гордятся в Констанце. Естественно, чувство зашоренности, свойственное всем нам, оказывавшимся в те годы за рубежом, постепенно исчезало и все чисто общечеловеческое отодвинуло идеологические стереотипы на второй план.

- Как Вы чувствуете себя в Баварии? - неожиданно обратился он ко мне по-немецки. Здесь и произошло то странное замыкание в сознании (или в подсознании), которое я всегда наблюдал во время многочисленных приездов в Германию, где я родился. Усвоив немецкий язык как первый и едва ли не родной - я сразу же перешел на него в беседе. Помню, что речь шла тогда о новом собрании сочинений К. С. Станиславского, о влиянии великого режиссера и психолога на науку двадцатого века. Несколько осмелев, я предложил всем собравшимся несколько тостов и завершить их громким, дружным возгласом - Hoch!

Солнце было уже в зените. Словно декорации, постоянно изменялся пейзаж. Неизменным оставался лишь накал всеобщей беседы, затянувшейся до традиционного обеда со всеми типично баварскими блюдами. Принц Гогенлоэ пожелал всем провести столь же дружеский вечер в театре, а после спектакля - на дружеской вечеринке со всеми актерами. Но мне не суждено было на ней побывать. К моему удивлению, смешанному с целой бурей самых алогичных эмоций, на столике у постели лежало приглашение посетить в этот вечер загородный охотничий домик принца Гогенлоэ. У меня, естественно, не было вечернего костюма, а белая нейлоновая рубашка, всегда в поездках дожидавшаяся ночной стирки, была (наряду с ковбойками) в единственном числе. Да и опыта поведения на подобных раутах у меня не было. Естественно, на туристские гроши я не мог приобрести даже мало-мальски сносного букета. Решился - поеду в ковбойке, благо была изнуряющая жара

Виток за витком горной дороги - и автомобиль хозяина въезжает во двор замка, органично вписавшегося в нагромождение скал. "Ничего себе домик!" - подумал я, стараясь не впадать в нервозное состояние. Успокоился немного позже, когда меня проводили в зал, своды которого напоминали кафедральный собор и в котором за столом из массивных, почерневших от времени досок мирно потрескивал камин Минута - и в зале появился принц Гогенлоэ вместе с очаровательной молодой брюнеткой и друзьями. Нет смысла описывать застолье, дружескую выпивку, мои лихие танцы с женой принца, раскованной и гибкой в движениях словно мулатка. В беседе у камина узнал, что мы с принцем - однолетки, что он воевал на том же фронте, что и я, и почти одного возраста наши жены. Видимо, изрядно охмелев, я пригласил принца Гогенлоэ навестить меня во время очередного его приезда вместе с членами "Раллибунда", которым он руководил, в Москве, в моей квартире:

В Москве меня ожидал действительно прекрасный сюрприз - ключи от новой трехкомнатной кооперативной квартиры в отдаленном, поросшем лесом микрорайоне, справедливо названном местом ссылки столичной интеллигенции. Но неудобств, связанных с отдаленностью квартиры от центра, ни иных бытовых трудностей мы с женой просто не замечали. Ведь до этого почти три года мы жили в машине, выезжая на ночь в лес за город, ибо женитьба моя была встречена почти всеми моими родными, друзьями - однолетками и конечно - их женами в буквальном смысле слова в штыки! Тогда, более сорока лет тому назад, мы радовались каждому выразительному по форме пню, заменявшему нам стол или стул, первому ковру, оказавшемуся единственным украшением большой и пустой приемной, первому звонку нового телефона, книгам, разложенным повсюду. Радовались и ожиданию своего первенца - сына.

Вечерами, отправив жену на краткий отдых от забот к родителям, наслаждался покоем и великолепием полнолуния. Телефонный звонок (и он был в ту пору стимулятором наслаждения!) вывел меня из этого необычного для нервных трудовых будней состояния. Выслушав сообщение какого-то сотрудника Интуриста, я чуть было не грохнулся в трансе на пол пустой комнаты. Оказывается, по Минскому шоссе к Москве приближаются машины членов баварского Rallibund, руководимого принцем Гогенлоэ. И он, принц, хотел бы воспользоваться моим любезным приглашением и навестить до въезда в Москву мой дом. Так что - ждите гостей и примите их достойно:

Слава богу, что в те далекие шестидесятые годы можно было найти понимание и сочувствие у соседей, не натолкнувшись на нынешние стальные двери и очерствевшие сердца. Буквально через несколько минут в пустых комнатах появились стулья, стол и даже какая-то этажерка для посуды, а из кухни начали доноситься фантастические запахи блюд разных стран и народов. Нашелся и сосуд с очищенной чачей, и даже два огромных рога, оправленных в серебро. К тому моменту, как пустырь у нашего девятиэтажного дома заполнили десятки черных, одинаковых как шарикоподшипники машин, все мои добрые соседи тихо и деликатно испарились. Звонок показался мне звуком погребального колокола над могилой Хлестакова. Каково же было мое удивление, когда в дверях оказался лишь принц Гогенлоэ и какой-то молодой, юркий переводчик из Интуриста, а во дворе в это время заворчали десятки отъезжающих на Москву машин. Я поспешно вручил два рога, наполненных доверху чачей, принцу и переводчику, пробормотав что-то несуразное на вмиг забытом немецком языке - о том, что при входе в дом у нас принято сразу выпить "kasaken wodka". Принц сделал это спокойно и как заправский казак - закусил предложенным огурцом. Юный же клерк, поняв безысходность ситуации (ведь рог с чачей на пол не положишь) выпил. Зрачки его сблизились где-то около переносицы, он охнул и сразу же попросил разрешения удалиться, что, по-видимому, мы с гостем восприняли с одинаковым облегчением.

Почти онемев от неожиданной ситуации, я предложил принцу выпить со мной еще по одному рогу, на что он охотно согласился. Не знаю почему - может быть от экстраординарной ситуации либо от былой фронтовой закалки мы не опьянели. Принц повесил спортивную куртку на стол - и я заметил, что он был в ковбойке, весьма похожей на ту, в которой я появился в его "небольшом загородном домике". А дальше все пошло совсем не так, как я предполагал в сумятице воображения, ибо принц Гогенлоэ уютно разместился прямо на ковре среди книг и начал перебирать их, выискивая все, относящееся к Станиславскому и вообще - к русскому театру. Понял, что лучшим для него подарком на время пребывания в Москве могла бы быть встреча с уникальным творческим коллективом - с группой по изданию наследия великого художника и ученого, о чем сразу же договорился с близким мне талантливым театроведом В. Н. Прокофьевым, возглавлявшим эту группу. Таким же подарком, по его словам, оказалась и беседа с моим действительно великим другом и соседкой - Натальей Алексеевной Ветлугиной, с тревогой заглянувшей в мою затихшую квартиру. Сейчас полагаю - не без просьб моей жены. Прекрасно владея несколькими языками, она сразу же вступила в интереснейшую дискуссию с моим гостем о детском театре, об его традициях, в том числе - и в Германии. Не могу передать суть этой дискуссии сколь - либо подробно по прошествии стольких лет. Но одно помню весьма отчетливо и достоверно - это было действительное, реальное пиршество духа, причастность к которому не может определить ни "благородное происхождение", ни масштаб личного капитала, ни уровень всегда неправедной власти. И это пиршество интересовало принца Гогенлоэ больше любой великосветской сумятицы, больше всех мирских благ. Для него, и только для него он появился в моей скромной квартире, прекрасно понимая, что такое быт рядового советского профессора:

Мысленно ставлю на его место наших сверхбогатых ловких народных захребетников - и невольно начинаю смеяться без остановки, до слез. Нет, их не надо клеймить как быдло, ибо историческое возмездие - в них самых, чему учат все великие вероучения, ибо мститель воспитывается ими же, в их среде, в их наследниках, которым они по неосторожности или благоглупости стараются дать европейское образование. То самое, которой взросло на идеалах Просвещения со всеми его неизбежными социальными последствиями. То самое, которое пытаются ныне доломать окончательно и наши горе - реформаторы. Нет, не приедет к ним принц Гогенлоэ, ибо уже от них отвернулись все подлинные аристократы духа, что является предвестников грядущих перемен.