EnСмеяться, право, не грешно...
Недавно в отклике по электронной почте на одну из моих работ известный историк и исследователь американской цивилизации Татьяна Алентьева высказала вполне афористичную и с моей точки зрения конструктивную мысль: "Всегда думаю, что самым великим достижением Советской цивилизации был советский человек!". Парадоксальным подтверждением тому может служить факт, что двадцать лет геростратовского разрушения всего наследия - материального и духовного социалистической цивилизации не деформировали, а укрепили это достижение. Свидетельством тому служат тектонические процессы в самосознании русского народа, всех его поколений. В частности, укрепляется их оптимистическое мировоззрение - провозвестник неизбежных социальных перемен. Вновь, как в старые добрые времена, зазвучал смех, появились колючие анекдоты, заулыбались те, кто еще недавно, в период шоковой терапии, ходил, словно стукнутый мешком с песком по голове.
Смех - это признак силы. Не зря мудрейшие из мудрых говорили, что смеха боятся лишь те, кто не желает повиснуть на волоске собственного достоинства. И люди социалистической цивилизации не только не боялись смеха, но использовали его и в самых неожиданных, труднейших жизненных ситуациях, и в повседневном общении. Наверное, внимание серьезных исследователей в будущем привлекут те систематические розыгрыши, которые были для всех нас в прошлые годы типичной гранью бытия. Грешил ими как автор и я, впрочем - не без риска молниеносного и сокрушительного ответа:
Вспоминаю - в пору всеобщих радужных надежд пятидесятых годов прошлого столетия как эстетик и педагог проводил все свободное время в очаровательной аудитории молодых актеров, художников, писателей и мудрых, прославленных мастеров искусства всех видов и жанров. Там, как губка, впитывал все сокровенное в тайнах творчества и парадоксах художественной индивидуальности, что не постигнешь в чтении научных фолиантов. Так, во время отдыха в Доме Творчества Всероссийского театрального общества в Крыму, в Алупке-Саре мне неоднократно приходилось общаться с удивительным человеком - режиссером Валерием Михайловичем Бебутовым. Напомню, что он был соратником Вс. Мейерхольда, вместе с которым создал композицию текста и осуществил постановку спектакля по пьесе Э. Верхарна "Зори" в Театре РСФСР Первый в 1920 году. Именно ему Вс. Мейерхольд выразил в 1912 году благодарность за собрание записок для книги "О театре". Он также неоднократно выступал в печати и на дискуссиях вместе с Вс. Мейерхольдом. Побуждали к общению с В. Бебутовым и мои домашние впечатления, ибо отец мой, кинорежиссер Александр Разумный, сотрудничал вместе с Вс. Мейерхольдом в Театральном отделе Народного комиссариата просвещения под началом А. В. Луначарского. Правда, при резком противостоянии позиций по вопросу о традициях Малого театра, ибо А. Разумный всегда и неуклонно оставался приверженцем классической школы этого театра. Было бы грехом не услышать подробности дискуссий тех лет от непосредственного их участника, каким был В. Бебутов.
Пожилого, ссохшегося человека, каким ежегодно встречал я В. М. Бебутова в Крыму, характеризовали некоторые вроде бы частные индивидуальные признаки. Во-первых, он был абсолютно лыс, что зафиксировал Вс. Мейерхольд еще в 1925 году, когда мне исполнился всего лишь год. Он отметил: "Бебутов - лысый. Я сколько лет его помню - и все лысым. Потом выяснилось, что таким родился". Во-вторых, как неповторимый рассказчик и живая история нашего театра, он привлекал, слово мед - мух, очаровательных и юных слушательниц, игнорировавших ради него самых красивых, подобных Аполлону, молодых людей. Кстати, и эту его особенность подметил Вс. Мейерхольд: "Все женщины любят лысых. Лысые пользуются колоссальным успехом у женщин". И, наконец, он был подлинным маэстро по части всевозможных розыгрышей, организации капустников. Не скрою - из года в год, пока нас привечала Алупка-Сара и всеобщая любимица театральной общественности - директор Дома творчества Наталья Кирилловна Либединская, доставалось порядком от него и мне.
Но в один из сезонов, незадолго до кончины В. М. Бебутова в 1961 году, произошел неожиданный казус. Мой сосед по койке под кипарисами (а такие места щедро выдавала залетным приезжим - членам Всероссийского театрального общества Наталья Кирилловна) разбудил меня ночью и с тревогой сообщил, что какой-то старичок собирается меня связать во сне и с раскладушкой перенести в горы. Узнав, кто этот старичок, он предложил организовать спланированное контрнаступление, сценарий которого зачастую проигрывал на практике в театре Норильска. По его заданию мне пришлось достать из кабинета директора древнюю пишущую машинку "Ремингтон". Мы, как заговорщики, начали печатать на тетрадных листках при свете зажженных спичек самые невообразимые тексты рыночных объявлений. Вот некоторые из них, записанные в ту пору в дневнике: "Продается импортный шменц. Обращаться Алупка-Сара к В. М. Бебутову"; "В связи с тем, что поиздержался, продаю дешево "Москвич". Дом творчества ВТО. Валерий Бебутов"; "Продается новый французский купальный костюм из выхухоли. Обращаться в комн.29. Дома творчества ВТО к Валерию Бебутову"; " Дешево продам современный английский радиопуф. Обращаться к В. Бебутову в Доме творчества ВТО Алупка-Сара"; "Дешево отдам коллекцию японских презервативов с усиками для подводного использования. Только в Доме творчества ВТО. Спросить до завтрака Валерия". Еще мгновение - и мы начали на шоссе, ведущем в парк города Алупка, расклеивать на новых бетонных столбах этот бред, не задумываясь о последствиях. А они не замедлили сказаться через несколько часов, на рассвете, как только высветилась розовая Ай-Петри:
На крошечном дворике Дома творчества ровно в пять часов утра начались невообразимые рыночные вопли двух аборигенок, раскачивавших из стороны в сторону старенький "Москвич" в доказательство первоочередного права на покупку, а поодаль не без страха и изумления наблюдали эту сцену владелицы машины знаменитые музыканты - сестры Галина и Марина Козолуповы. По комнатам Дома творчества бегала массивная, полногрудая и полуобнаженная брюнетка лет сорока, убеждавшая всех изумленных и едва проснувшихся отдыхающих, что она с детства мечтала об импортном шменце. А щуплый коллекционер презервативов скрытно подстерегал у туалета всех ошеломленных мужчин в поисках мистического Валерия.
Общий сбор отдыхающих во время затянувшегося завтрака встретил Валерия Михайловича Бебутова загадочным напряженным молчанием и какими-то судорожными всхлипываниями, ибо все с трудом сдерживали смех. Полагая, из-за искреннего желания не обидеть живую театральную реликвию и всеобщего любимца, балагура и весельчака. Но завеса доброжелательной таинственности вскоре спала - и он сразу же утратил юмор. Через несколько часов я был у Натальи Кирилловны в директорском кабинете, как говорится, на ковре, где безрезультатно, давясь от смеха, пытался оправдываться. Тем более у меня было и алиби - на некоторых столбах мой напарник предусмотрительно развесил объявления, отсылавших любопытных ко мне как владельцу совершенно немыслимых импортных вещей вроде поющей по-китайски заколки для волос. Но все было тщетно, ибо всерьез рассвирепевшая добрейшая женщина протянула мне официальный, подписанный престарелым режиссером документ. В нем говорилось: "Ночью какие-то хорошо известные злоумышленники развесили на столбах объявления, порочащие мою честь Заслуженного артиста РСФСР и Заслуженного деятеля искусств Узбекской ССР. Я никогда и ничем в жизни не торговал, а тем более - на отдыхе. Прошу Вас провести официальное расследование и наказать виновных".
Самым печальным и неожиданным оказалось не это письмо, а глубочайшее молчание В. М. Бебутова, в которое он погрузился на неделю. Даже на общем пляже он сидел поодаль от всех, словно одинокий барсук. Надо было что-то предпринимать. И вот однажды утром на пляже в сыром песке я увидел свой обнаженный горельеф в полный рост. К В. М. Бебутову подошли театральные аксакалы, вручили ему палку, которой он по указанию известного в те годы мастера обучения фехтованию на сцене Немировского несколько раз не без удовольствия проткнул мой песчаный образ. Затем по три юные балерины, задрапированные в простыни под сказочных сильфид, начали толкать нас на сближение, а обгоревший от неумеренного пользования коварным крымским солнцем Бахус заставил выпить в знак примирения по котелку отличного и дешевого в ту пору молдавского вина. Так был исчерпан этот инцидент, побудивший всех нас к спорам о корректности как необходимой компоненте любого юмористического действия.
Естественно, что все мы вскоре забываем в жизненной лиховерти подобные уроки. А зря! В шестидесятые годы прошлого века за подобное забвение я едва не поплатился и спасло меня опять-таки всеобщее чувство юмора в сочетании с добросердечностью как всеобщими свойствами нашего человека. В ту пору я с неисчерпаемым увлечением постоянно выступал с лекциями в самых разных воинских частях, как в стране, так и за ее пределами - перед летчиками и танкистами, на больших противолодочных кораблях и дизельных подводных лодках, в местах их постоянного базирования и в походах, в коллективах военных строителей и всевозможного рода штабов.
В период поездки по Группе войск в Германской демократической республике более всего задержался в частях и подразделениях Уральского танкового корпуса, которым в ту пору командовал генерал-лейтенант, Герой Советского союза Вячеслав Кротт. Непоседа и прирожденный весельчак, он поселил меня во всегда пустовавший домик командующего на берегу темного, поросшего ивами озера. К моему невольному изумлению, он прокричал "Подъем" на следующее утро в 4.30, заставил меня пробежать по парку не менее километра, а затем окунуться в теплое, по его словам, озеро. Из него в считанные секунды я вылетел подобно перепуганному дельфину, ибо вода показалась мне близкой к стадии замерзания. А затем, после столь же стремительного завтрака в офицерской столовой, он направил меня в части, загружая тремя-четырьмя лекциями в день.
Мало того, он предложил мне побывать на танкодроме, разместиться на месте стрелка-радиста и испытать, что такое движение могучего танка в подводном состоянии, по бревнам над огромным бассейном, по бетонным надолбам. Надо ли говорить, что мой единственный светлый костюм сразу же превратился в нечто невообразимое, так что сразу был отправлен в Потсдам, в длительную химчистку. Мне же пришлось продолжать выступать с лекциями и в прохладные утренние часы, и в дневной изнурительный зной :в белой безрукавке! В офицерской столовой мои новые друзья успокаивали меня как могли, рассказывая почти фантастические истории о шутках генерала. Так, он однажды собрал их всех на совещание и обязал готовиться к выходу всего корпуса из мест дислокации на просторы Германии, руководствуясь только картами. Здесь-то всех и подвела вера в традиционную немецкую точность и аккуратность, ибо танкисты предпочитали руководствоваться привычными указателями на всех дорогах и перекрестках. Но ночью, по приказу генерала, разведчики повернули их в самых разных и неожиданных направлениях. Легко можно представить, что получилось на практике на глазах ошеломленных грохотом танков добропорядочных бюргеров, около домов которых на тихих, провинциальных улочках со времен войны не бывало ничего подобного. Сам же инициатор подобного эксперимента получил весьма серьезную выволочку от Командующего всей Группой войск.
Теряя юмор и даже здравый смысл, я затаился подобно еноту в норе, готовясь к ответному броску на смеховом ристалище. И вот - долгожданный момент настал - гостеприимные хозяева решили вывезти меня на рыбалку в сторону каких-то особых, отдаленных от соединения озер. Джипы и радиостанция, всегда сопровождающая генерала, уютно разместились вокруг молниеносно разложенного костра, а сам В. М. Кротт решил побаловаться в сторонке спиннингом, которым он владел виртуозно. Я же прислушивался к звукам радио, к сообщениям комментаторов о последствиях общеизвестных событий на острове Даманский. Тут явно попутал меня какой-то сатирический бесенок, ибо вопреки разумной осторожности вскрикнул: "Наши войска перешли в наступление по всей границе!". Секунда-другая - и все джипы вместе с радиостанцией исчезли в утренней полутьме, оставив меня одного в неизвестной местности, среди болотных зарослей. Оставили на целые сутки наедине с самыми кошмарными представлениями и унылыми мыслями.
На следующее утро кавалькада джипов появилась вновь, вызвав мою неописуемую радость и столь же неописуемый страх перед неизбежным объяснением с генералом. Но и он, и его подчиненные продолжали готовить уху как ни в чем не бывало, что побуждает меня до сей поры гадать - кто же кого в итоге разыграл?
В тот же период произошли вполне комичные эпизоды в жанре традиционного розыгрыша, но уже - на международном уровне. По поручению Союза кинематографистов я возглавил делегацию для установления контактов с киностудиями Германской демократической республики. Вся делегация состояла из одного члена - грузинского режиссера Ланы Гогоберидзе, умной и обаятельной женщины. После корректной встречи на Берлинском вокзале нас сразу же повезли в ресторан клубного типа, излюбленный немецкими художниками - Mowe, т.е Чайка, расположенный на набережной Шпрее, напротив разрушенного здания рейхстага. Принимавшие нас в уютном, эатемненном зале ресторана директор киностудии в Бабельсберге Вольфганг Кернике и руководитель Ava (немецкого аналога нашему Всесоюзному управлению по охране авторских прав) Клаус Айзенбарт вежливо предложили каждому из нас меню, в котором мы, естественно, выбрали наиболее известные нам блюда и дорогие вина. Каково же было наше изумление, когда в завершение приема перед каждым из нас на изящном подносе появился индивидуальный счет, сразу же повергший делегацию и ее руководителя в полупаническое состояние своим масштабом. Мне пришлось, кисло улыбаясь, расплачиваться из общей суммы командировочных в марках, мысленно прощаясь с планировавшимися каждым из нас покупками. Помню, что Лана Гогоберидзе приготовилась всячески экономить на еде во имя приобретения горнолыжного костюма для любимого мужа. Не буду приводить те фольклорные высказывания, которые в нашем номере гостиницы темпераментная Лана обрушила на всех немцев и на Германию. Не успокоилась она и на следующее утро, перед официальным приемом у члена Государственного совета Германской демократической республики Ганса Роденберга. Вопреки официальному протоколу, она резко повторила драматический монолог в гостинице, присовокупив, что ее оскорбили как женщину и как грузинку, на родине которой платит всегда тот, кто приглашает гостя в ресторан. Более того- она просит немедленно отправить ее в Тбилиси! Ганс Роденберг спокойно, по-отечески успокаивал ее, переглядываясь со мною Дело в том, что я вечером предупредил его о случившемся эпизоде, вполне обычном для бытового поведения немцев, по домашнему телефону, номер которого был написан на моем конверте. Секрет такого внимания члена Государственного совета к "руководителю делегации" был весьма прост: он некогда в Германии в двадцатые годы нянчил меня в Дрездене, где работал с моим отцом как ассистент режиссера на киностудии "Ufa-film". Вернувшись в номер гостиницы, мы обнаружили на тумбочках деньги в конвертах с надписью - "От Ганса лично". Мне показалось в те минуты, что Лану Гогоберидзе подобный широкий жест отнюдь не успокоил. Предчувствие нарастающей грозы меня не подвело. После многочисленных выступлений Ланы перед кинематографистами на разных студиях наши хозяева пригласили нас на прощальный ужин в ресторане на Бастай, на вершину горной цепи, с которой открывается величественный пейзаж значительной части Германии. Получив первой карточку меню, Лана Гогоберидзе начала заказывать самые изысканные блюда и вина для всех, в том числе и для наших немецких коллег. Мои умоляющие взгляды она упорно игнорировала, а в итоге заставила расплатиться из нашей общей кассы за всех. Более того, обязала меня сообщить ей в Тбилиси об ответном визите немецких кинематографистов в Москву, где мы по протоколу должны были лично принимать их.
Визит не заставил себя ждать и по договоренности с Ланой Гогоберидзе согласовал характер первого ужина в ресторане, тогда именовавшемся Центральный. Гостям были предложены все виды русских блинов, дичь и поросенок под хреном, расстегаи с вязигой и даже медвежатина. К нашему удивлению гости, осознавшие после первого испуга, что весь прием идет по русской традиции за наш счет, ели и пили без остановки. Но пили - привезенную Ланой Гогоберидзе из Грузии чачу!
Проснулся через два дня в квартире родителей неподалеку от ресторана. Потолок как-то странно вертелся надо мной, а на полу вставали дыбом, словно в пляске, какие-то многочисленные чемоданы. Пришел в себя, узнав, что нас вместе с гостями доставила сюда доброжелательная милиция, сообщившая, что мы в полночь в обнимку вышагивали по центру Тверской, распевая немецкие песни, что немецкие кинематографисты почему-то пожелали сразу улететь в Берлин, оставив все пожитки у нас. Так что сценарий русского гостеприимства вышел для меня боком. Впрочем, если не считать того обстоятельства, что при последующих поездках в Германскую демократическую республику наши новые друзья стали проявлять необычную для сдержанных немцев русскую щедрость, как они говорили - а ля Володя!
В этот же временной период еще раз, не задумываясь о последствиях изобретенного впопыхах розыгрыша, снова пошутил. Как известно, классиком всевозможного типа розыгрышей был Никита Владимирович Богословский, не только популярнейший композитор-песенник, но и всесторонне образованный человек. Зачастую беседовал с ним и в Доме кино, и на вечерах в Центральном доме работников искусств, и в Доме композиторов, считая каждую встречу интеллектуальным пиршеством и едва ли не даром судьбы. Но, зная его страсть к всевозможного вида шуткам над близкими и знакомыми, всегда с опаской поглядывал на него. И все же неизбежно попадался, особенно тогда, когда он привозил из очередной зарубежной поездки вошедшие в моду Sкizzwaren, предметы для неожиданного розыгрыша или шутки - взрывающийся в стакане с чаем сахар, сваренные вкрутую половинки яиц, которые под давлением вилки выскакивали в сторону соседа по столу вместе с майонезом, аэрозоль с черной краской в баллончиках, который превращал белоснежную рубашку в грязную тряпку, правда - всего лишь на несколько мгновений. Ответить подобным же образом не имел ни творческого воображения, ни нравственных сил. Но однажды случай оказался сильнее всех сдерживающих факторов.
По какому-то поводу позвонил Никите Владимировичу домой и узнал, что он попал в урологическую клинику после поездки в Марокко. Все бы на этом и закончилось, но вдруг рядом со мной оказался Микаэл Таривердиев, мой бывший студент по Институту имени Гнесиных, стажировавшийся у Н. В. Богословского. Не выдержал - и вопреки всем сдерживающим факторам в подсознании проговорил - "А ведь у твоего мастера в Марокко ---откусили!". Он поначалу отмахнулся, зная мою привычку к розыгрышам, а затем неожиданно позвонил супруге маэстро. Еще секунда - и он с темпераментлом истинного кавказца помчался по всем этажам Всероссийского театрального общества на Тверской. А дальше начался какой-то кошмар. Все коллеги, друзья и близкие композитора сочувственно похмыкивали при встречах с ним, а затем перешли к прямым, по-мужски откровенным вопросам. Тщетно Н. В. Богословской отделывался шуточками; не помогло и то, что он однажды прямо около Елисеевского магазина, рассвирепев, снял брюки. Не поверили - и все тут! Но чаша его долготерпения переполнилась на очередном совещании писателей стран Азии и Африки в Ташкенте. Как рассказывал мне Анатолий Софронов, едва он взошел на трибуну и произнес дежурную фразу о том, сколь прекрасно в Марокко, как все участники совещания в буквальном смысле слова скрылись под столами с приступами гомерического хохота. "Как,- вскричал Н. В. Богословский,- и до Вас это дошло?". С той поры он останавливал на улице всех знакомых резким вопросом и жестом руки, напоминавшим направленный в лицо пистолет. Все, как правило, с удивлением смотрели на него в недоумении. Лишь у меня сдали нервы и я неудержимо захохотал, признавшись во всей предистории розыгрыша.
С той минуты я и жена тщательнейшим образом забаррикадировались в квартире, отключили на время телефон, с опаской уходили на работу, постоянно оглядываясь по сторонам и даже всматриваясь в карнизы домов. Но наконец нервы у нас сдали - и я позвонил композитору домой с откровенной повинной. Он ее принял с непременным условием - в очередную субботу вечером принять всех его друзей в ресторане "Арагви". А посему - снять зал: Стоит ли рассказывать, сколь непомерными оказались для нас траты, даже при условии заказа относительно дешевых порционных блюд.
В назначенный день мы с тревогой всматривались в сторону здания Моссовета, ожидая увидеть толпу возмездия. Каково же было наше удивление, когда к памятнику Юрию Долгорукому незаметно подошел Н. В.Богословский с неизменной тростью в руках и в традиционном вечернем костюме, который всегда был на нем абсолютно органичен. Еще минута - и протиснувшись сквозь разношерстную толпу жаждавших попасть в ресторан в момент его открытия в 18.00 мы уселись за стол. Официанты, прекрасно знавшие композитора, завертелись у нашего стола. А с улицы доносились все нараставшие стуки разочарованных посетителей. Казалось, что еще минута - и полетят на тротуар огромные витражи. Наконец, Н. В. Богословский разрешил открыть массивные двери и предупредить, что накрытое на столах будет моим даром для всех гостей. Через час-другой мы покинули зал, сопровождаемые дружными приветственными криками уже успевших захмелеть моих неожиданных гостей.
В семидесятые годы, после столетия со дня рождения В. И.Ленина в Министерстве культуры СССР, мне поручили ознакомиться с новым Мемориальным комплексом в Ульяновске и высказать соображения об эффективности его работы. Воспользовался этим случаем, чтобы взять с собой в поездку жену и трехлетнего сына. Через несколько дней, выполнив эту весьма деликатную, затрагивающую самые разные ведомственные интересы миссию, выехал в Москву в купированном вагоне, в целях экономии разместившись с домочадцами на двух полках. Внизу, напротив нас, уютно и привычно устраивался директор Ульяновского автомобильного завода. Неожиданно дверь купе шумно открылась - и в ней показался высокий, рыжеватый человек "кавказской национальности" (по современной сленговой терминологии). Он ошеломил всех нас улыбкой, а также двумя гигантскими копчеными рыбинами и голубоватой бутылью с чачей! Естественно, мы не возражали против его появления, а также против проникновения в четырехместное купе пятого пассажира, юркого, маленького чернявого человека явно "не кавказской национальности". Слово за слово - и он представился как Директор музея дружбы народов в одной из республик Закавказья и как доктор искусствоведения.
Не знаю, что побудило меня к лихим импровизациям (может быть, и нежнейшая, явно домашняя чача), но неожиданно для самого себя, вполне в духе Остапа Бендера перед шахматистами в Васюках, стал развертывать перед новыми пассажирами возможную картину деятельности подобного музея. Рассказывая о своих многочисленных зарубежных поездках, о карнавалах тюльпанов и фестивалях сыроделов, о фольклорных действах в Скандинавии и праздниках всевозможного чревоугодия в Германии, я предлагал самые невероятные сценарии превращения Музея дружбы народов СССР в Республиканский центр регулярного бытового общения разных национальных культур. "Вы кто?" - не без восхищения спросил меня Директор будущего музея Дружбы народов СССР. Здесь лукавый бес опять-таки попутал меня, ибо мой ответ был тихим и категоричным: "Батюшка". Изумление собеседника, проигнорировавшего полное отсутствие у меня бороды, было необратимым. Он только тихо спросил: "Значит, у Вас есть и иконы. Я их коллекционирую". Распаляясь, все более вживаясь в складывающуюся ситуацию, утвердительно ответил, особо подчеркнув, что собрал коллекцию редчайших икон:пятого века до Рождества Христова! Тут уж директор Ульяновского автомобильного завода постарался поскорее забраться на верхнюю полку, задыхаясь от смеха. Жена же моя, также не выдержав комедийного поворота беседы, вышла в коридор, где юркий гражданин "некавказской национальности", представившийся реставратором музея, начал исподволь допрашивать "матушку", не изменяет ли она "батюшке" в силу возрастной разницы. На что "матушка" со вздохом ответила - "Хотела бы. Да вот посмотрите - там у тамбура постоянно дежурят два сектанта. Чуть что - и они немедленно кастрируют тех, кто покуситься на меня:" Конечно, реставратор тут же слинял, подключившись к жаркой беседе в купе.
Директор же Музея Дружбы народов продолжал натиск, высказывая пожелание побывать на моей службе в храме. Приняв вполне радушно это пожелание, сообщил ему адрес руководимого мною издательства "Педагогика", временно приютившегося в старой церквушке неподалеку от Елоховского собора. Не удивился, что в назначенный поздний час на дворе, прямо под моим кабинетом, зашуршали черные "Волги", одна за другой. Директора музея приветливо встретил редактор издательства Николай Журавлев, в ту пору - благообразный отрок нестеровского типа, ныне - маститый ученый-педагог. Он с должным почтением проводил гостя в мой кабинет. Войдя, тот сразу застыл, а точнее - мгновенно превратился в каменное бессловесное изваяния. Он увидел над моим креслом портрет В. И. Ленина, выполненный детьми в технике инкрустации по дереву. "Что это?" - с трудом выдавил он слова и присел на стул, вытирая со лба обильный пот. Не без лукавства я сообщил ему, что час тому назад закончилось партийное бюро Издательства, на котором было принято решение оказывать всемерную творческую помощь новому Музею дружбы народов СССР. "Какую помощь, - закричал он.- Какое партийное бюро? Я же привез на Вашу службу лучших людей республики!!!". Через считанные секунды взвыли все черные машины и их кавалькада устремилась на улицы Москвы...
А вот уже не в шутку, но всерьез: через некоторое время я узнал из официальных источников, что мой Директор музея Дружбы народов переведен на должность Министра культуры этой Закавказской республики. Нет, нам никогда не сравнится с теми шутками, которыми поражает нас история.
Юмор, сатира, сарказм - оружие обоюдоострое: прибегая к нему, надо быть готовым к самому неожиданному, порою - довольно болезненному ответу, надо помнить, что существует непознанный нами закон равновесия. Формула его известна тысячелетия: то, что сделаешь ты другим, неизбежно, в итоге, в тенденции получишь в ответ. Здесь не спасет тебя ни панцирь власти, ни ореол всеобщего признания. Бывало нечто подобное и со мною на пути к розыгрышам и перевертышам.
Вспоминаю, что накануне ХХ съезда Коммунистической партии Советского Союза, положившего начало цепной реакции уничтожения социалистической цивилизации, в газете "Правда" была опубликована весьма примечательная для всех сколь - либо способных к самостоятельному мышлению граждан статья "О роли народных масс и личности в истории". Сигнал к развертыванию антикультовой пропаганды был дан, и сразу же заработал прекрасно отлаженный мощный механизм массовой информации.
Не удивился, когда однажды довольно поздно вечером мне позвонили из методического кабинета Центрального дома Советской армии и предупредили о необходимости на следующий день быть готовым в 7.00 утра к выезду на лекцию о роли личности и масс в истории перед весьма и весьма ответственной аудиторией. Не на шутку взволнованный, всю ночь провел над книгами и статьями, ибо тема предполагаемой лекции никак не была связана с областью моих профессиональных интересов. Действительно, в 7.00 в предрассветном сумраке у подъезда дома стояла массивная черная машина с затемненными окнами. Пристроился рядом с шофером - и лишь тогда заметил, что сзади, спокойно покуривая, разместились два молчаливых старших офицера, так и не сказавших ни слова в течение довольно длительной поездки. Что греха таить - решил, что попал, как говорится, под колпак:
Наконец машина подрулила к какому-то загородному, санаторного типа дому и дежурный офицер снаружи открыл массивную дверь, сразу же предложив мне следовать за ним. К моему удивлению, на первом же внутреннем пропускном пункте у меня отняли портфель со всеми ночными заготовками, и сразу же ввели в небольшую аудиторию. Невольно застыл, обомлев - в два ряда за небольшими светлыми столами сидели мои будущие слушатели - молодые генералы! "Товарищи генералы!!" - лихо гаркнул председательствующий, запомнившийся мне по большой колодке боевых орденских наград. Когда все сели после очередной команды, когда я уже оказался на удобной кафедре, он так же лихо возгласил: "Сейчас лекцию о войнах справедливых и несправедливых прочитает лектор Политуправления Владимир Александрович Разумный". Я в буквальном смысле слова стал сползать под кафедру, бормоча про себя: "Какие там войны!! Какие справедливые:И это - боевым генералам с моим мышлением командира взвода!!". Спас дежурный офицер, поставивший на пюпитр стакан крепкого как чихирь чая. Решил пригубить чуточку, дабы выиграть время, и в тот же момент опытным лекторским глазом заметил, как мой аудитория начинает, давясь от смеха, сползать под столы! Все сразу понял - в стакане был отличнейший коньяк. У любого мужика в такой ситуации возможен лишь один, спасающий от позора выход - и я, медленно, смакуя вкус коньяка, осушил стакан. А дальше, как в хорошо смонтированном фильме - ощутил себя в домашней постели, а надо мною почему-то во все нарастающем темпе вращался, подобно колесу смеха, потолок. Рядом сидела встревоженная мама, прикладывавшая к моему закипающему как самовар лбу полотенце за полотенцем. Она успокаивала меня, рассказывая, что группа военных, дос- тавившая меня к ночи домой, в восторге говорила ей, что подобной лекции они никогда в жизни не слышали. В моем же воображении всегда стоит как укор классический образ ученого из "Карнавальной ночи" в классическом исполнении В. Филиппова.
Сатирические перевертыши с годами стали привычными в любых формах общения с другими людьми, что порою вызывает некоторую настороженность к моим самым банальным либо ортодоксальным выс- казываниям. Так, много лет тому назад убедил одну из групп моих слушателей по академии переподготовки работников искусства, культуры и туризма, что в постоянно закрытой небольшой комнате у меня обитает подаренный кубинскими друзьями весьма агрессивный маленький крокодил. Проходят годы, о шутке забыли, но все новые и новые группы слушателей проходят мимо "опасной" двери на цыпочках, а мои беседы продолжают воспринимать с поднятыми на кресла ногами!
Иногда перевертыши помогают мне выразить активное неприятие тех социальных процессов, которые медленно подтачивают духовную сущность России, человечность отношений, которые пытается деформировать "рыночная" ревизия, реанимирующая героев Гоголя и Салтыкова-Щедрина. Вдумайтесь - по сведениям одной из популярных газет в России ныне свыше пяти миллионов секретарш! А ведь это - похоже на правду, если в каждом миниатюрном коммерческом предприятии у директора или хозяина - длинноногая юная секретарша, если на тысячах и тысячах кафедр по стране у телефонов томятся подобные им девицы, коротающие время за непрерывным маникюром, если нигде и никогда вы сразу не услышите живой голос "хозяина", но лишь мышиное попискивание легиона девиц, которым надо было бы рожать детей да умножать человеческий потенциал вымирающего русского народа.
Недавно не выдержал, когда очередная девица произнесла стандартную фразу - искомого мною Главного редактора редакции "Народное образование", милейшего человека и действительно талантливого журналиста Алексея Михайловича Кушнира, "нет и сегодня не будет". В ответ на столь же стандартный вопрос о том, что ему передать, сообщил: на следующий день в 10:00 его должен принимать Президент, номер пропуска 10-421. Кстати, строгая и растерявшаяся девица даже не спросила, о каком Президенте идет речь. Не скрыл и то, кто звонил - Пупкин-Завалдайский Иван Петрович, референт, и каков его телефон - естественно, мой реальный персональный "мобильник". Не нужно быть особо проницательным, чтобы догадаться о том, что ровно через минуту-другую мне позвонил из редакции сам Алексей Кушнир, дрожащим и необычным для него, здорового сибиряка, фальцетом представившийся и спросивший, что ему необходимо взять с собою для встречи с Президентом. Хорошо, что юмор - признак ума и мой коллега, как говорится, спустил все на тормозах, без обиды. Но что делать всем нам в социальной ситуации, напоминающей безраздельное царство благоглупостей? Здесь, пожалуй, бич сатиры и свергающий тиранов смех уже бессильны.